Стихотворения

O, from what power hast thou this powerful might With insufficiency my heart to sway? To make me give the lie to my true sight, And swear that brightness doth not grace the day? Whence hast thou this becoming of things ill, That in the very refuse of thy deeds There is such strength and warrantize of skill That, in my mind, thy worst all best exceeds? Who taught thee how to make me love thee more The more I hear and see just cause of hate? O, though I love what others do abhor, With others thou shouldst not abhor my state: If thy unworthiness raised love in me, More worthy I to be beloved of thee. Шекспир

  Мы воевали друг с другом несколько лет и зим,   В спальне рвались снаряды, на кухне клубился дым,  Мы мастерили бомбы из желчи и глупых слов,  Звенело стекло и посуда, в окопах чернела кровь.  Мы плакали и курили, когда замолкал обстрел, И к нам приходили гости, и чайник опять кипел. Но беды неслись по кругу: измена, вино, скандал. И в огненном танке быта никто уже не дышал. На наших вещах и фото - столетняя пыль и прах. Никто никому не пишет, но снится в кошмарных снах. Солнце штурмует квартиры, пытаясь кого-то спасти. Никто никому не пишет единственного "прости". © Пола / Полина Шибеева

I. И мелькает пятнами сонная Сарагоса, Виноградными бликами по реке. Так листья сходят траекториями сброса - финт, разворот, пике. За соседним столом - если не хочешь пьяного матроса, пусть хоть веселый рыцарь с золотом в руке. Танцуй ему, святая Сарагоса - финт, разворот, пике. И чем громче танец, тем тише крысы в телах теней протачивают брешь к зерну пшеницы и крупинкам риса, хрустящим будто льдинки в ноябре. Со взглядами-христовыми гвоздями, с глазами в цвет алтарных риз - смешной, нелепый падре, в этой яме мы те же крысы, ищущие рис. А впрочем. Бог все равно появляется в редком кадре - оглушенный, тихий, почти немой. Падре, станцуй со мной танго, падре. Танцуй со мной. II. У донны Анны за паучьей вуалью не видно глаз, она только что с парохода - адьос, Гватемала, адьос, Сантьяго, Мехико, Каракас. На вопросы о смерти мужа, разбитом сердце (таких немало) она отвечает, что после шестидесяти сердце, будто сухой грильяж  с миндалем, а единственное, что у нее л...

смерть сидит в прокуренном кабинете говорит мне: - милая леди,  вам чего подать. вот шампанское, вот святая вода, чем отпразднуем ваш приход? у неё пустые зияющие глазницы и беззубый рот. - почему, - говорю, - поэты стреляют в сердце? почему не бывает наоборот: почему тривиальные музы рожают деток, поедают курицу, хлещут ром. а потом всей семьёй уезжают летом на курорт. смерть задорно цокнет, картинка гаснет. - на развес не торгуют бедой и счастьем, потому что кому-то любовь, а кому-то водка, хорошо, если к ней лимон. и никто не знает увы, от чего так, только Бог, но а есть ли он. - почему, - говорю ей, - Володе-щенику сердце лихо стоптали в лапоть, и всю жизнь он просил прощения, что гиганты умеют плакать. почему Иосиф через туманы, пересчитывал у себя в Энн-Арборе мартобри. почему даже в рифму запаянная рана всё равно горит. смерть заносит кривую лапу, грустно щурится, говорит: - а на небе Володеньке ноги целуют ангелы. но ни разу мы там не видели Лилю Брик (с)  ананасова ...

Этой зимой воздух жжется, как кислота, время течет по горлышку, как кисель.  Я, не поверишь, снова учусь летать - ветер под сердцем, искры на полосе  Взлетной; за это чудо - спасибо всем, кто эти дыры на крыльях моих латал.  Были слова, а теперь ледяная взвесь, были огни, а теперь только стылый дым,  Чувствуешь запах? А знаешь, что раньше здесь был чей-то дом? Не хватило ему воды.  Господи, упаси же нас от беды, Господи, хоть чего-нибудь даждь нам днесь. Только не дай нам больше проснуться тут, вместе, неловко пристроив руку под головой. Ну неужели неясно, что mein Herz tut mir weh, да так болит, что хоть вой, Ангелы хмурятся, нас берут под конвой, попрощаться дадут да вовсе и уведут. Чтобы реальность не рвали на лоскуты, лишнего не придумали, не сплели. Боженька, разве же не милосерден ты? Так покажи мне дорогу на край земли. Только не дай упрятать меня в редут. Там ведь за мной придут. Там ведь придут, предложат заполнить бланк, чтоб я отдал им этот ненуж...

На окраинах города вечер оглушает тебя тишиной,  прорастает в тебя тенями и ослепляет фарами;  я не знаю, что будет тому виной,  что мы никогда, никогда не случимся старыми.  Будем слушать новые музыки, удивляться каждому дню,  не привыкнем разговаривать назидательным тоном.  Говорить: «Я люблю тебя», ибо каждым таким люблю  Бог проверяет нас особенным камертоном.  Я из тех, у кого есть голос и нам предстоит звучать,  создавать из хаоса увлекательные мотивы;  тяжело, моё солнце, я знаю, — всегда тяжело начать,  если не чувствуешь перспективы.  Просто пой — всем на радость или на зло —  избегая схем и чужих воинствующих политик;  чтоб однажды успех твой на «повезло»  смог списать безвестный озлобленный критик. Алекс Микеров

Морозный воздух да вымершие деревни,  иди своею дорогой, с нее не сворачивай.  Черным на сером проступают вокруг деревья,  голос у них под ветром глухой и вкрадчивый.  Ноябрь - это время отправляться во внутреннюю Россию, по земле, от травы очищенной, оголенной, дойду, дойду и не обессилю под созвездием Скорпиона. Осень была легка, улыбалась тебе, вальсировала, а потом затянула на черный безвыходный остров. Ноябрь - это время любить одиноко и остро, в плащ закутавшись для тепла, беспредметно, расфокусированно. Любить всех тех, о ком давно не вспоминал и не думал, кого увидел впервые, пришел ноябрь - и ветром холодным сдунул пыль от обид. Остались запахи дымовые от горящих костров, опавших листьев, земли обнаженной, остался воздух - морозен и кристально прозрачен. Иди, оставляя лишнее нищим и прокаженным, туда, куда не дошел бы живым и зрячим. © Лемерт /Анна Долгарева/

«Роберт, ответьте,  Я очень скучаю, Роберт,» – Кнопка звонка изумрудом во тьме мерцает.  «Мир в ноябре состоит из одних надгробий, Я всю неделю беседовал с мертвецами.  Здесь очень холодно. Свитер совсем не греет. Кажется, город всецело отдался коме», – Я прижимаюсь коленками к батарее И раз за разом опять набираю номер. «Боб, приезжайте. Напьёмся в ближайшем баре. Я обещаю, что вечер пройдёт прилично: Будем сидеть на заплёванном тротуаре И безуспешно искать по карманам спички. Роберт, пожалуйста. Мне очень нужно слышать: «Друг, все в порядке, ко вторнику буду дома». Звуки гудков с каждым разом слабей и тише – Здесь пустота разрастается гематомой. Больше не холодно. Только темно и душно. Бьётся по стенам дрожащая тень плафона. Я просыпаюсь, зубами зажав подушку, В белой палате без окон и телефона. Листомиров.

Emerging from the comfortable slumber,  We face a difficult and unexpected choice:  To hear the hive’s never-ending grumble Or step away and hear your quiet voice. We left anxiety in life that’s long forgotten And to remember is unbearable at least. To “be alive” has been you constant motto, The sight of smile is surely one to miss. So we decide to come a little forward, And hope that you will bring us back to life. It’s possible to cross the final border Just once again, and leave the native hive. I trust you more than I could trust the nest. I finally allow myself to rest. Рэй Фейра 

Здравствуй, ветер. Я наслушался мелодрам, наслушался – потому что не смог оторвать взгляда от твоих иссохших рук. Ты был мне защитник и друг, а теперь я краду твои песни  И прикладываю их к губам.  Здравствуй, ветер. Мне так не хватало тебя в этом пыльном замке. Дождь что-то шептал, слепо бился в окно морзянкой, но я разучился читать твое имя в нем. Мы будем вдвоем, но тебе ли считать до двух? Я звал тебя в мыслях, отчаясь дозваться вслух, я думал – ты глух. Но ты снова нашел мой дом. Здравствуй, ветер. Раз так, то твоей отдаюсь я воле, и шпагой, и честью, и всем, чем еще могу. Мне кажется, я давно безнадежно болен, и поздно бежать – видишь, замок уже в снегу, по самые башни усыпан – холодным, острым, а двери и ставни надежно сковало льдом. Что будет потом, когда с неба сорвутся звезды, а мир повернет к весне? Мы умрем – и просто Растаем, как этот снег?.. Здравствуй, ветер. Я все же решил, что достаточно с нас потерь: я встречусь с тобою снова. Я даже готов теперь Сбежать ...

Замер аккорд гитары,  Эхо на сердце пожаром,  Манит куплет тот старый,  И не развеяны чары ...  Робкий дуэт с годами Не потерял созвучия, Прошлого бродим следами, Не упуская случай... Прошлое так условно, Мы переходим грани, Можно даже дословно Вспомнить, что сказано нами, Замер аккорд гитары, Ночь розовела рассветом, Мы на вопрос тот старый, Вновь не нашли ответа... ©  Юлия Диалектова

У нее красивые волосы. Руки. Плечи.  Даже пахнет летом, носит смешные вещи.  И она гораздо ближе, гораздо резче,  каждым ракурсом хлещет,  по сети ужасных трещин,  как ребенок - прыгает, листиком затрепещет... У нее косые шрамики на брови. Родинки, лежащие буквой "ви". Не язви. И губы тонкие не криви. У меня любовь к одиночкам уже в крови. Арчет

Берег географа видит издалека.  Чертит на карте новые параллели.  Жены бывалых смотрителей маяка  что там не видели, в самом деле.  Солнце по курсу точно белее мели,  каждая мать ждёт из плаваний моряка, где-то на карту ложится её рука, и отпечаток горит на планетном теле. Дочки пилотов ждут с неба своих мессий. Льётся слеза, в ней ни паузы нет, ни бунта, больше всех нас становится на секунду эта любовь, этот страх прикоснуться к грунту раньше, чем Боинг опустит свои шасси. Жёны солдат имеют уставший вид. Что там стучит под другой стороной медали? Эта любовь - то немногое, что им дали. Эти слова - то немногое, что болит. Вот потому любовь не мужского рода, время не лечит, камень слеза не точит: Вдруг он вернётся, вернётся однажды ночью?.. Мир недвижим в ожидании этой встречи после его ухода. Эта любовь - начало для всех начал. Матери, дочери - памяти нет на лица, вечно неспящие, но наяву им снится, как самолёту по небу легко летится, как переходит солдат налегк...

расскажи мне о счастье, внезапно попавшем в кровь, обернувшемся ядом, сжигающим изнутри… как случилось так, что пройдя миллион дорог, я застыл истуканом в проеме твоей двери? расскажи мне о боли, которая вяжет трос из оборванных нервов в жерле моей груди… как случилось так, что пройдя миллион костров, я сумел в это пламя адское угодить? расскажи мне о жизни в свинцовом твоем плену, где на завтрак потчуют лезвием под ребро… как случилось так, что убив миллион минут, лишь теперь получаю я самый жестокий срок? расскажи мне о смерти. в прохладной ее тени танцевал я бездумно свою вековую жизнь… как случилось, что именно здесь оборвется нить? объясни мне, хоть что-нибудь, господи, объясни. Владислава Ильинская

Иногда мне кажется___ позвоночник делится надвое,  спину рвет изнутри, выходит наружу.  Ребра корежит, хрящи пополам разламывая,  струйками брызжет ихор, сливаясь в лужи.  Иногда мне кажется___ крылья выходят белыми с красным - цвета крови и костной крошки. Тянут вверх смешное больное тело, и лишнее внизу доедают кошки. Иногда мне кажется___ я лечу над равнинами. Лесом и городами. Мирами, войнами. Вытащу перо, и строками длинными, в красное макну, и рядами стройными - на груди, руке, на губах, - на коже вырезаю то, что летит навстречу. Запишу - и это, и это тоже. Сохраню. Запомню. Увековечу. Иногда мне кажется___ я опускаюсь снова. Шмякнусь набок. Встать попытаюсь. Хрустну. Одноразовый оборотень - хреново. Без хребта на свете живется грустно. И кот, на меня поглядывая, оближется. Из порезов лезет густая кашица. Я раскину крылья - нагая книжица... Только кровью все откровенно пишется. Проблема в том, что мне иногда ___не кажется. _____________________________________...

вода пересыхает... мы молчим. пустыня необъятна. караван все тянется, едва ли различим – везут твои слова к моим словам верблюды между двух своих горбов.. Александра Шалина

Любовь - этo пятое врeмя суток,- Нe вeчеp, нe нoчь, не дeнь и не утpо. Придeшь ты - и сoлнцe сияет в пoлнoчь, Уйдешь ты - и утpo темнeе нoчи. Любoвь - это пятoe вpемя года,- Нe осeнь oна, не весна, нe лeто, Oна нe зима, а тo, чтo ты хочeшь, И вce oт тебя одной завиcит. Любoвь ни с чем на свeтe не cxожа: Hе детствo, нe старoсть, не юнoсть, не зpeлость; Любoвь - это пятoe вpемя жизни. Bадим Шeфнер

Подневольный ходу часов, завершён концерт, В голове не смолкает тихий бессмертный ритм.  Выбегаешь в прохладу ночи, на том конце Зажигаются вдруг волшебные фонари.  Ты уверен теперь, что видишь картину сам Без привязки к пространству и времени, целиком. Свежий ветер ладошкой гладит по волосам И ведёт тебя выше, выше за огоньком. Огоньки возникают всюду, ты видишь их В каждой веточке дерева, в каждом из встречных лиц, Непроглядная тьма целительна для души, Непроглядная тьма, в которой они нашлись. Нет, об этом нельзя словами, слова не то. Это выше, чем небо. Это не обо мне. Огоньки здесь сплетают голос в неровный тон, И музыка света рождается в глубине.  Наталья Жванецкая

Хранить стихи в коробке от ружья, в дорожной сумке - карту к изоляции. Он думал, что господняя швея его намеренно скроила из сырья, к какому люди не посмеют приближаться; где чёрная материя в груди закрыта книгой и скрещёнными руками и всякий свет, что слишком близко проходил (будь он людьми или огнями бригантин, хоть будь он песней, что впитал соборный камень)  затягивался внутрь, словно пыль, и оседал весомыми вещами и в нём естественно смешались шторм и штиль, погожий день и самый страшный фильм и все трансмиттеры на свете отощали, проводники иссякли, провода провисли серо капиллярами покойных, как декорации шатались города и жгло нутро и всё попавшее туда уже никак не станет посторонним, наружным, внешним: лампочкой в порту, звездой над морем, голосом и взглядом. Владея светом, обнаружить слепоту, потерю цвета, видеть, как цветут весна и лица, ощущать лишь их утрату, тем пристальней заглядывать в окно больших и маленьких светил в своих чертогах. Он думал, что космический портн...

Есть ностальгия странная, о том, Что, может быть, произойдёт когда-то. Капелью насторожен каждый дом, И верится, что нет зиме возврата. И я иду, распахнутый весной, По улицам, блестящим и текучим, Судьба бежит, влюбленная, за мной, — И мы друг другу точно не наскучим. Звенит трамвай, и светофор пищит. И времени полпятого. И небо. Я чуть не врезался в рекламный щит, Но вовремя отпрыгиваю влево. И солнце светит так, Что хоть плыви Воздушной льдиной, Тая без излишка. Я врезался в историю любви. Голубоглазую. С короткой стрижкой. © Иван Купреянов

Женщины носят чулки и колготки, И равнодушны к вопросам культуры. Двадцать процентов из них - идиотки, Тридцать процентов - набитые дуры. Сорок процентов из них психопатки, В сумме нам это дает девяносто. Десять процентов имеем в остатке, Да и из этих-то выбрать не просто. Игорь Иртеньев. Носят мужчины усы и бородки, И обсуждают проблемы любые. Двадцать процентов из них - голубые. Сорок процентов - любители водки. Тридцать процентов из них - импотенты, У десяти - с головой не в порядке. В сумме нам это дает сто процентов, И ничего не имеем в остатке. Тамара Панферова. @Oтвет (Oтвет) Иртеньеву* Сорок процентов из тех, что в колготках Неравнодушны к любителям водки. Любят порой голубых психопатки, Правда у них с головой не в порядке. Дуры всегда импотентов жалели А идиоток придурки хотели. В сумме, конечно же, нас - сто процентов: Дур, идиоток, козлов, импотентов...** Эрнст. Ответ Иртеньеву и Панферовой*

Вот ты стоишь, и море простирается в тебя дыханием, безумием, снами и обнимает ласково волнами, и волны в междуреберье шумят, и голос, тебя приведший к этому порогу, как будто утихает понемногу, как вышедший из нужности набат, и время расплывается в улыбке и смотрит, принимая и любя. Вот ты стоишь, и море простирается в тебя. И в этом есть какая-то ошибка  ◼ СОБЕСЛАВА КАНТЕМИР

Здравствуй ,милая Мэри , оставшаяся в апреле позапрошлого года , почти не осталось снега на обочинах и дорогах твоего / уже не нашего города / , а ты ,наверное , всё такая же гордая и смешная , Мэри , какие же синие горы и сумерки сладкие в вечном твоём апреле , огонёк моей сигареты борется с сумраком смрадной липкой метели на пограничье реальности , милая Мэри , прости меня за всё то ,что мы с тобой так и не сотворили и за этот стих с чужим ,хотя и красивым именем , Мэри ,я совсем никогда не любил тебя , пусть будет так , но ты одна ,кто умел разгонять этот вязкий посмертный мрак , Милая Мэри ,я видел твои глаза ,закрыв свои под бой новогодних курантов , после уснул под них , мне приснилось ,как ты крепко меня обнимала , я подумал ,что это реально , начертил на нежной твоей ладони морской водой руну Райдо , пусть она охраняет тебя ,милая моя Мэри , мне более ничего в этом мире не надо . Какие у вас там огненные закаты , море какое бездонно-синее , ты всё так же рисуешь волшебные...

Льюин Дэвис живет как путник: Ни дома, ни багажа;  Одиночество не гнетет его и не гложет.  За спиной гитара, под сердцем звенит струна,  И мелодия бьется под тонкой кожей.  Льюин любит ром и красивых женщин,  Но глупец и в первом, и во втором.  Он подобно песне живёт моментом,  Отзвучавшей нотой, конкретным днем.  В свои годы Льюин - слепой мечтатель, Беспробудный пьяница и дурак, Он идет по свету за птицей счастья,  Но приходит снова играть в кабак. Он поет: «Повесьте меня, повесьте»,  Но не знает чувства своей вины.  И идет по кругу от песни к песне  До охрипших связок и седины.  Лучший спутник Льюина - кот и случай,  Лучший день, промотанный где-то лот,  Но пока он здесь, ты сиди и слушай,  Как о жизни Льюин тебе поёт.  Влада Королева

не забудь надеть шарф, пусть на улице минус один,  там ветер такой, что можно легко простыть.  город с неба похож на щепотку запачканных льдин,  на одну из снежинок с неба похожа ты.  снег огромными хлопьями быстро несётся вниз, превращая дорогу в полоски, а крышу в лист. жаль, что я далеко, я здесь просто случайный из, наблюдающий за этой жизнью сквозь цвет кулис. я тот самый художник, что помнит лишь суть картин, тот самый поэт, что поэтом назвать нельзя. по прогнозам сегодня на улице минус один, а точнее сегодня на улице минус я. Миша Федотовский 

Я даю тебе воздух-ты вдыхаешь дым сигарет,  А потом говоришь "я болен и изможден".  Я даю тебе солнце- ты ненавидишь свет,  Тебе нравится мокнуть под проливным дождем.  Я даю тебе утро- и ты не доволен вновь,  Говоришь "плохое утро, мне бы еще поспать"  Но при этом ты, наверно,забыл одно-  Когда ты лёг, было почти что пять.  Я даю тебе небо, и ты можешь под ним гулять ,  Но тебе милей побеленный потолок.  Я даю тебе всё, ты лишь должен суметь принять.  С любовью, Бог.  Арпине Оганян

у любого взгляда  есть тридцать четыре дна  и пятьсот причин, двое сидят допоздна и один из них – не один. одному из них совестно, но не понять кому – а тому, одинокому – не хочется быть одному. один из них обещал больше не изменять, а другому не брать чужое внушала мать. двое сидят допоздна и один из них проклинает других двоих. и обоим им хочется взять индульгенций впрок, одному из них кажется, что прозвенел звонок, а другой, неотрывно глядя на танцы рук, забывает, кому он друг. у любого поступка есть тысяча "за" и "но". и когда возникает распахнутое окно – то бывает, что кто-то прыгает в неглиже, вспоминая в полёте о совести и этаже. Та. Репина

Солнце вишневое цедит скупо нектар по лестнице голубой. Я поднимаюсь. Ступеньки гулко звучат в бездонье над головой не то ли стоном, не то ли эхом, тревожным трепетом птичьих крыл. Мои карманы набиты смехом, ладони помнят следы коры и запах влажного мха под утро, когда напьется земля росы и купол выгнется перламутром у горизонтовой полосы. Я гладил давеча это небо, как кошку сонную, по спине, луна – серебряный ломоть хлеба – в рюкзак послушно ложилась мне и засыпала под звон монеток, что осыпались с небес в моря, чтоб, на сетчатке оставив слепок, обратно вечером воспарять. И я храню их в глазах – печалью, пшеничной россыпью, тишиной – ожоги, кратеры, отпечатки кошачьих лап в синеве ночной. Ступеньки вьются все выше, выше, озоном кружится голова. Я весь почти что отсюда вышел – в чужих историях почивать, впитаться буквами в чьи-то письма, свернуться выстрелами в стихах. Я пролетел неприлично быстро, как будто даже и впопыхах. И что осталось? – ладонь любимой, изгиб гитары и жар ко...

Если хочешь страшную сказку - я расскажу. Был за городом лес, старый и неживой. Непроглядная чаща, воздух - всегда сырой. Там хранили деревья в тайне свою госпожу. И стоял её дом в тёмной ветвистой мгле, Обнимал его мох и вязкий болотный смог. И варились сердца в кипящем её котле. Кто туда уходил - обратно вернуться не мог. Был огонь её волос, и речи её - вода. И тому, кто блуждал, светило её окно. Ведьме тысяча лет, но кожа её молода. И в глазах её - ночь, и в груди у неё - черно. Говорили ему, чтобы той избегал тропы, Только он никогда и не думал её избегать. Он пришёл в этот лес, он захотел узнать - Разве может быть кто-то хозяйкой его судьбы.  Выползает луна, и мажет лучом порог, И холодные ветры шепчутся о своём... Она дышит едва-едва. И целует его висок. И любовь разрезает её каменным остриём. Через год он вернулся. Тогда стояла жара, И янтарное солнце купалось в большой реке. Онемели старухи, сбежалась к нему детв...