Стихотворения

вытри слезы, дитя валькирии. вытри слезы, сложи оружие.  опустись у замшелой статуи, где боярышник пустит корни;  гнутся раны пурпурной лилией, весь доспех опечатан рунами,  знаю, доля твоя несладкая, над терпением вьется коршун —  в мире смертных бывает разное. он подбитый, сухой, злопамятный; посмотри на меня внимательно, оторви же глаза от копий — ты прочнее щита с алмазами, ты прекраснее льда и пламени, можешь мир погрузить в агонию, если только сама захочешь. если нет — отведешь опасности, за тобой золотые гончие; хоть устройся ковать из олова, хоть живи в мастерской гончарной — ты сильнее песчаных аспидов, ты острее клыков наточенных, что не сможешь уладить голосом, то исправишь двумя мечами. тьма двоится, цветет сапфирами, прямо в ноги твои уложится, солнце дремлет в жемчужных локонах: сочетаешь и мир, и битву; вытри слезы, дитя валькирии. вытри слезы, моя хорошая. в мире смертных проходит многое — все наладится. вот увидишь. эванс | timevans

этот мир не спасти от потерь и печали, но я верю в любовь ,   что не знает границ. сколько разных имён у меня за плечами, и ненужных для сердца потерянных лиц. как прекрасна зима в приоконном узоре, я люблю этот век ,   этот день ,   это час.  да ,   стремительна жизнь — надышаться бы морем и весенним дождем и тобой — прозапас. и плывут корабли и летят самолеты, и как поезд-стрела пролетают года. сохранить бы в душе очень важное что-то, и тебя сохранить навсегда, навсегда. ©  Ах Астахова   260 https://www.inpearls.ru/

В моей груди девонский океан  качает древних рыб в соленой колыбели.  Я просыпаюсь - тает утренний туман,  прилив отступит, обнажая мели.  Я прошепчу тебе из глубины эпох, когда творить еще не утомился бог: иди ко мне, давай сбежим от берегов, теплеет с морем перемешанная кровь. Считай секунды, что согреются песком в твоих сомкнутых чашечкой ладонях. На белом берегу полуденного зноя, позволь моим волнам омыть твой горизонт. В моей груди девонский океан - всегда насквозь пронизан тайным волшебством. Меж пальцев потечет стремительно вода - когда сломаю ребра, и освобожу его. И ты проснешься, распахнешь балкон, чтоб с чашкой кофе выйти покурить - там твои волосы взъерошит легкий бриз, твоих босых ступней коснется мягкость волн. Эри Андерсон 

Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно! Пусть листочки календаря Облетят, как листва у сада, Только знать бы, что все не зря, Что тебе это вправду надо! Я могу за тобой идти Сквозь трущобы и перелазам, По горам, без дорог почти, По пескам, по любому пути, Где и черт не бывал ни разу! Все пройду, никого не коря, Одолею любые тревоги, Только знать бы, что все не зря, Что потом не предашь в дороге. Источник teksty-pesenok.ru Я могу за тебя отдать Все, что есть у меня и будет. Я могу за тебя принять Горечь злейших на свете судеб. Буду счастьем считать, даря Целый мир тебе ежечасно. Только знать бы, что все не зря, Что люблю я тебя не напрасно! Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно! Пусть листочки календаря Облетят, как листва у сада, Только знать бы, что все не зря, Что тебе это вправду надо! Что потом не предашь в дороге. Что люблю я тебя не напрас...

я хотел бы не видеть ни стеблей увядших роз, ни осколков сердец, что вчера в унисон стучали. мне достаточно ссадин и ржавых на них корост. мне хватало вина и дождей за окном ночами, белизны твоей кожи в мерцаньи неверном лун, извержения страсти и истовых поцелуев… я подмёл все осколки на ледяном полу – и теперь я не пью и отчаянно не ревную. и теперь моя жизнь – это чистый тетрадный лист, равноценный остывшему, мёртвому и пустому. почему же во мне до сих пор всё живьём болит до истерики, горечи, сбитого пульса, стона? я молчу – лишь на это хватает остатка сил, ну а кожа ещё продолжает жестоко рваться. я, конечно, по улицам бешено колесил, но повсюду билборды, дворняги и самозванцы, и ни следа во тьме, и ни запаха твоего. мне достаточно шрамов и боли, чего ищу я? я хотел бы не видеть всей правды, но видит бог, что такую инфекцию медики не врачуют, что теперь мне не вытравить прочими из себя даже крошечной самой, ничтожной твоей частицы. эта ночь без конца расстилает шелка и бязь, чтоб...

Я был выбран правителем мира, Где все души находят конец,  Где Харон принял роль конвоира,  И теперь мой чёрен венец. Я увидел тебя однажды, В окружении нимф и дриад, Я смотрел, умирая от жажды, Разорвать на тебе твой наряд. Твой отец, мой брат, громовержец, Мне согласие дал на союз, Я не смог больше ждать того часа Когда к тебе прикоснусь... Я украл тебя в своё царство, Ты бледна словно в небе луна, Я тебя не обижу, сжалься, Ну не будь же со мной холодна. Но чужды тебе воды Стикса, Ты грубишь мне, скандал раздувая, Только я вот уже давно свыкся, Для меня навсегда ты чужая. Ты кричишь мне в порывах гнева: "Я уже в аду! Мне не страшно!" Только молнии, королева, Ты метаешь глазами отважно. Я стерплю от тебя всё, Заключив тебя вновь в обьятия, Ты смирившись попросишь ещё, Соскользнет с плечей твоё платье. Ты царица загробного мира, В твой венец вплетены нарциссы, Я люблю тебя, Персефона, Мы нашли наши компромиссы. Ксения Потявина

Пепел с ветром сходятся хуже, чем небо с землей. Перебросив огонь, как вязанку, через плечо, Ты навек расстаешься с прикормленной, но зимой, Горячо. Ты не чувствуешь, но, поверь — горячо. Пепел с ветром не могут вынести взгляд друг друга. Города переходят на цыпочках переезды, Жизнь идет по закрытому неукротимому кругу, Обрастая щебенкой из поездов и подъездов. Пепел с ветром расходятся в разные области мира. Каждый белый костер догорит и, как лошадь, отпрянет От нагих и седых вырожденцев в бамбуковых дырах, Извивающихся во тьме накануне Бельтайна. Average Gnoll

Хорони своих демонов, где угодно ты их хорони:  Под окном, под кроватью в столетней пыли,  За плинтусом, за дверью забытого чердака,  На крышах высоток, ржавеющего маяка,  На полках с макулатурой, некогда бывших книг, На всеми забытом атласе, дабы не видеть их лик, На маленьких выступах недрогнувших скал, Хорони своих демонов, ты сам от них очень устал. У тебя есть все шансы избавить себя от них, Выстругать, вылечить душу, дабы никто не проник. Так дай же им волю высокой травой прорасти, А все, что останется - позволь мне как-то спасти. И пусть ты измучен до хруста костей, и очень ослаб, И пусть ты изношен, истерт, словно бы демонов раб, Пусть душа твоя меркнет шлейфом мертвой звезды, Пусть это будешь и вовсе уже не ты, Я согрею тебя, освещу твои стены огнем, Я стану пристанищем, в котором мы заживем, Я буду беречь все части рваной твоей души, И стрелы на них точить, да поострее ножи, Чтобы ночью проснуться от шума дождя за окном, И увидеть по пояс траву, что окр...

Прошлое — это прекрасно, моя Мари,  только с собой его, милая, не бери. Лучше оставь его в бабушкином сундуке, или у мамы в шкатулке, но в рюкзаке, что ты несешь за плечами, его не храни, слишком тяжелый камень, моя Мари. Прошлое — это как детство, скажи прощай, изредка воскресеньями навещай. Но никогда в глаза ему не гляди, прошлое — это зараза, моя Мари. Белый осколок чашки, причуда, пыль, и на земле лежащий сухой ковыль. Это товар без возврата, пробитый чек, смуглый мальчишка с родинкой на плече, что целовал под саваном темноты, первый бокал мартини, табачный дым. Всё, что когда-то выгорело костром: истина, безмятежность, невинность, дом. Ты не святая, зачем тебе этот крест? - сотни отпущенных рук, опустевших мест. Всё, что не прижилось и не проросло, даже вот это ангельское крыло. Выбрось его с рождественской мишурой, смело шагай под звёздами, громко пой. Прошлое — это так больно, моя Мари, всё, что нельзя исправить и изменить. Каждое грубое слово, кривой совет, тот утонувш...

Я мясник. Я сердца́ вырезаю  Нежно-девичьи, словно зефирки.  На котёнка-лапулечку-заю  Прикрепляю посмертные бирки. Оставайтесь ничем – номерами. Метроном в тесных рёбрах отстукал. Красота под стеклом замирает Прахом бабочек... сказочных кукол. Ослеплённые лезвием пальцы Знать не знают покоя, заминки. Розы созданы, чтоб осыпаться, Отдавать лепестки-валентинки. Пламя роз – обнажённое сердце Мягче флёра. До боли желанно. Будет ярким рубином смотреться В сладострастном ларце Дон Жуана. Неля Семиречкина

Рассказчик глядит угрюмо: в нём только что умер бог. Теперь будет крайне трудно поддерживать статус-кво. Русалочка хлещет бренди, – паршиво, но глушит боль, – сшивая обрубки-ноги в кроваво-синюшный хвост. Русалочку всё достало: интриги, дворец и принц, портьеры и балдахины, расшитые зыбкой тьмой, прислуга, охрана, сплетни под кухней и у двери. Русалочка просто хочет обратно, на дно, домой. Не то чтоб в подводном царстве так мирно и хорошо: и рыба мрёт по сезону. Медуз развелось вон. Но для вынырнувших из бездны открытое небо – шок, для тех, кто пришёл из ямы, милее родное дно. А в этом открытом мире всё словно не просто так. Как будто есть скрытый смысл. Как будто вообще есть смысл. Всё ближе рассвет. С ним ближе громадное Ни Черта. Русалочка тащит тело на острый высокий мыс. Впиваясь в песок руками, упрямо ползёт вперёд. Камням– набиваться в раны. Колдуньям морским – рыдать. Русалочка хочет верить: её ещё кто-то ждёт. Конечно же ждёт! Конечно! ...смывает следы вода. К. Вернер.  ...