Стихотворения

Догорают древесные смолы, шелка шуршат: до чего господарева чашница хороша, даже с этим изломом неправильных диких черт, что за скульптор тебя мне вылепил и зачем? Утыкаясь в твои ладони, я тих и зол, от широких запястий до шеи летит узор, и пластинки зрачков обтекает гречишный мёд — я смотрю на тебя, и клокочет в висках — «моё».  В рыхлой пригоршне сказок — далёкое колдовство, говоришь про глубины лазоревых южных вод, в них чудовища тянут на дно к себе корабли, лучше лги о чудовищах, не о своей любви. Обвивает нескладный твой стан терпкий сладкий дым, если кто-то меня и предаст, это будешь ты, остаётся до этого нам с тобой пара лет, и пока я, забывшись, дремлю у твоих колен. яна лехчина́

Твои волосы пахнут морем.  В них зарыться бы, жить прибоем, от рассветов и до закатов рассыпаться бы на раскаты громовые, вскипая в выси рыком грозным тигрово-рысьим, я хотел бы - ужасно сильно - быть прекраснейшим из посыльных, чтоб ждала меня у окна ты, я пришел бы потом, заплата на заплате, большая сумка, а улыбка - мне плата. "Глупый" - говоришь ты, смеёшься звонко. Ты душа моя, птичка, только мне придётся опять теряться, забывать про тебя и танцы, мне приходится вечно спорить между звёздами и покоем, выбирать - или ты, иль вечность, и на руку садится кречет, весь пестрящий межзвездным светом. Мир прекрасен тот, но при этом ты глядишь на меня так ясно и так жалобно. Мне опасно оставаться здесь, в этом мире, ты же знаешь, я не всесилен, я здесь таю, ты чуешь, таю, как птенец, потерявший стаю, как под солнцем горячим - лёд. Меня мир мой давно уж ждёт, но всему есть и свой предел, я люблю тебя, но в воде, в небесах и в холодном бризе ощущаю призыв. Нанизан на миры, как на...

У кого-то внутри труха и седая моль, У кого-то яркие махаоны или колибри. У меня между ребрами вьется пчелиный рой, И гудит, и шумит, и жалит больно, до крика. На гречишных грешных полях я дышу пыльцой, Возле липы цветущей часами хожу по кругу. Потому что внутри кипит и множится рой, Я привыкла к нему, мы не сможем жить друг без друга. Ты не слышал гула, когда обнимал меня? Не заметил, что у поцелуев был привкус меда? Или думаешь, у меня под ребром броня, И легко дается эта шутка природы? Ты не знаешь, как плохо, когда ты молчишь в ответ. Вместе с жалом уходит жизнь - так всегда у пчел. Я звоню тебе. Говорю - это я, привет! И внутри Мучительно Гибельно Горячо.  Ольга Лишина

Я тебя целовал, словно это последний обряд, Перед тем как пойти и безвкусно, геройски погибнуть. Ты глядела мне в след, а потом, как они говорят, Жутко скалила зубы, вонзая в сутулую спину Где-то сотню дробин ядовитых, неискренних слов. Оседала роса на примятых ботинками травах. Я ушёл умирать, я ко многому был не готов, А людская молва, будто жадная, яркая лава, Поглотила и стёрла всю нашу худую любовь, Нам оставив всего лишь пустые и злые обиды. Где-то сотня дробин ядовитых, неискренних слов, Отравила меня и, заполнив собой каждый выдох, Как жужжащая туча вернулась, конечно к тебе, И лазурь незабудок окрасилась тёмною кровью. Все дорожки от слёз - колеи для случившихся бед, Все раздоры с того, что другим не подходим по крою. Так не сходятся, мнутся намётанные края, А неверные швы выдираются с мясом и криком. Будто жуткий кошмар, - "Не моя, не моя, не моя". Вместе мы были чем-то. Теперь же - пусты и безлики. Кто из нас это начал, и кто же во всём виноват? Как же нам...

Под щербатой луной к нам явился в село чужак,  И увёл за собой, чтоб никто меня не нашёл.  Он вплетал прямо в косы алый дурманный мак,  Он лелеял меня, одевая в тончайший шёлк.  Только снились ночами моя молодая мать, И отцовская кузня, заливистый звон клинков. А в походке чужого мне чудилась вражья стать, Да голодное пламя в глубинах его зрачков. От макова цвета жизнь превращалась в бред, А чужак умолял: "Полюби меня и утешь!", Он дарил мне лазоревы яхонты в серебре, Я же прятала нож в скользком шёлке своих одежд. Если пальцы сжимали холодную рукоять, На короткое время прочь отступал дурман. Но задумал чужак, чтоб женою меня назвать, Обвенчаться в степи, где изгрызли ветра курган. Он три дни и три ночи заклинал тот могильный холм, На четвёртую ночь из земли выходил мертвец. Он вещал мертвецу: "Я невесту привёл в твой дом, Так под жёлтой луной пожени меня с ней, отец". Совершился обряд, сквозь туманную дурноту, И костлявые руки сдавили чело венцом. Я тогда поняла, ...

вспоминай как я пахну  медленная как черепаха взмокшая от ночного страха  в кошельке двадцать две иконки  между пальцами перепонки  только плавать я не мастак ночью вскидываюсь крича "на старт" и бегу куда-то голову очертя очевидно к своим чертям я не рыба не птица но и не девица про меня говорят "никуда не денется" я лечусь спиртованой валерьяной и считаюсь нехилой ямой ты меня гладишь по жёсткому сену волос говоришь ну чего тебе опять не спалось снова не видела под собою дна? снова думала что ни на что не годна? снова слабла и чувствовала туман? или слишком громко капал открытый кран? не забудь как я к тебе жалась вызывая то похоть то жалость изучая книги Павича как точный маршрут понимая что никогда так не напишу вспоминай как меня морозило как просила тебя отвези на озеро и в Москве у метро и в Питере до сих пор не ведаю, как ты вытерпел мы всю зиму друг друга грели и в марте бросили только я без тебя замёрзну и в Феодосии если ветер усилится я тут совсем ослаб...

In the days when a man  would hold a swarm of words  inside his belly, nestled  against his spleen, singing.  In the days of night riders when life tongued a reed till blues & sorrow song called out of the deep night: Another man done gone. Another man done gone. In the days when one could lose oneself all up inside love that way, & then moan on the bone till the gods cried out in someone’s sleep. Today, already I’ve seen three dark-skinned men discussing the weather with demons & angels, gazing up at the clouds & squinting down into iron grates along the fast streets of luminous encounters. I double-check my reflection in plate glass & wonder, Am I passing another Lucky Thompson or Marion Brown cornered by a blue dementia, another dark-skinned man who woke up dreaming one morning & then walked out of himself dreaming? Did this one dare to step on a crack in the sidewalk, to turn a midnight corner & never come back whole, or did he try ...

Как мне справил отец калинову колыбель, Как мне вышила мать алой ниткою оберег, Добрая нянюшка выткала мне постель, Мягче, чем пух и белее, чем первый снег. А под голову мне положили железный нож - Чтоб всякая нечисть не касалась моих ланит. Только все знают - коли за мной придёшь, Ни меч, ни святой от тебя уж не охранит. Росла в терему - как за пазухой божества, Нянюшка пела, цветы вышивала мать. Ночью шепталась за ставнем у нас молва - "Хочет богинка дочку у них забрать". Вили венок мне - вербена и зверобой, Красной тесьмой украшали высокий лоб. Только все знают - коли придёшь за мной, Сгину в узорах диких, дремучих троп. Как молился отец, причитала, рыдая мать, Когда мне открыли - чужая им, не родня. Воет богинка, хочет своё забрать - Из гиблого леса в дом принесли меня. Колыбелька калинова скоро сгорит в огне, А в груди пробудится тёмный, жестокий зверь. Вечером майским нечисть пришла ко мне - Мати моя, подожди, я открою дверь. ©  Veda Heather | Веда Вереск * Богинка — ж...

от тех нас остались тени голубиных оттенков, от тех нас осталось техно абразивных застенков. здесь кончатся даже формы ископаемой ночи. я мог бы залить всё чёрным: ни фортнайта без строчки. ****** ты сдуваешь алмазную пыль с поверхности озера в твоём аллегорически негранёном стакане, губы приоткрываются, и эмаль на твоих зубах блестит как сверхновая; свет её, не мигая, прошил парсеки обозначенной мною тьмы, раздвинув границы до прокуренных стен с лоскутами окаменевшей краски, и взрыву её шуметь в моей голове до начала времён (я так и не понял, обратным ли был отсчёт), даже если космос явил нам себя молчаливым. Serёja Sin

природа тебя наградила глазами цвета кедровой хвои,  бёдер излучиной, мёдом волос. теперь  каждый, кто видит тебя, ополоумевшим волком взвоет,  как на луну, осветившую гладь степей.  дорогая, ты только не плачь. я куплю тебе новые туфли, чтобы ты могла танцевать под пылящуюся радиолу. моё сердце стучит, потому что внутри оно полое, как пластмассовая игрушка. поиграем в войну? колонна из люстр в доме напротив потухла, к ночи город их всех окончательно передушит. ладонями штор закрываю лицо окна. покурить - к плите. люди как струны - фальшивят под тяжестью своих мёртвых тел. внутренний рыцарь веры за право быть разъярённо бьётся. разум - всего лишь фальшивящая струна, дребезжит, срываясь на тонкий визг. вся любовь твоя - каменный обелиск, в котором сотни замыленных темнотой глаз отыскали бы солнце. я один не вижу здесь  Иоанна Пропад